Глава шестая, о том, как произошла катастрофа

Как это бывает в предсмертные и вообще решительные минуты,
она в одно мгновение почувствовала и передумала бездну чувств и
мыслей и вместе с тем не понимала еще, не верила своему несчастью...
- За что, за что?! - скрикнула она и, закатившись истерическим хохотом,
упала на снятый теперь с козел и стоявший у тарантаса ящик...
Лев Толстой. "За что?"

С документа в том же архивном деле начинаем и главу следующую.

Итак, полные надежд Мигурские выехали из Уральска.

Прошло несколько дней - и вот...

"Рапорт. Урядник Еремин, который был послан для препровождения рядового Мигурского, поймал мужа ее, скрывавшегося у ней в экипаже, под ногами, не доезжая до города Петровска версты три и представил его тамошнему городничему; оттуда же возвращен в Саратов, а после господином военным губернатором отправлен в Уральск..."

Поимка произошла 17 июня, на четвертые сутки пути.

Данила Васильевич Еремин был исправным лужакой. В службе к тому времени он состоял уже четырнадцать лет, никаких замечаний, а тем более взысканий, не имел, получил чин урядника и готов был, не задумываясь, отдать жизнь за "веру, царя и отечество". Это и составляло смысл существования 32-летнего казака Уральского казачьего войска.

Полковник Кожевников, командируя его для сопровождения Мигурской в Каменец-Подольск, приказал - письменно и устно - ехать возможно быстрее, остановки делать лишь для ночлега, с полькой обходиться вежливо.

Прямо от полковника Еремин отправился к Мигурской. Оказалось, что и она готова к выезду, но предпочитает отправиться в путь на рассвете следующего дня. Почтовые лошади были уже запряжены; Мигурская сидела в экипаже ("вроде тарантаса, на рессорах с откидным верхом и фартуками, довольно поместительном", как описывал его еремин впоследствии); справа разметилась служанка, отправлявшаяся в дорогу вместе со своей госпожой. Их провожали два солдата-поляка, по фамилиям уряднику не знакомые. Они держали наготове бутылку с вином, коим хотели попотчевать и казака, но тот, по его словам, отказался.

Несколько минут заняла укладка дорожных вещей самого Еремина. Тут случилась небольшая заминка: свою саблю он хотел положить в повозку, однако Мигурская решительно воспротивилась такому вторжению, и ему пришлось укладывать саблю на козлы. Там же, на козлах, разместился он сам.

Лошади тронулись, оставив провожатых у ворот.

Еремин рассказывал, что Мигурская пожелала ехать не почтовой, а проселочной дорогой, которая значительно сокращала путь, но усложняла условия передвижения. Урядник согласился. На протяжении всего пути женщина не покижала экипаж ни на минуту. Тарантас был наглухо закрыт фартуками; небольшое отверстие для воздуха прикрывалось платком. Еду на остановках носила служанка.

Сначала, по словам Еремина, он ничего подозрительного не замечал. Но вот к вечеру четвертого дня, когда экипаж приближался к городу Петровску, примерно в трех верстах от этого города, урядник вдруг услышал негромкий мужской голос. "Слышишь?" - тихо спросил урядник у ямщика. Тот кивнул головой. Зарядив пистолет, Еремин дал ямщику знак остановиться и спросил Мигурскую: кто в экипаже? с кем только то вела беседу? Женщина пришла в замешательство. "Никого нет", - ответила она. Но под днищем тарантаса урядник легко обнаружил неизвестного ему мужчину.

"Я спросил: что он за человек и не он ли Мигурский? - давал показания казак. - На что он сказал: "Молчи, урядник, я тебе 6 тысяч рублей дам". - Я сказал, что не хочу от него и 6 миллионов, что я доволен царскими милостями и велел ямщику подавать веревку, чтобы связать, но Мигурский с бешенством закричал: "Не смей, или сам погибнешь! Ты сам положил меня в повозку и везешь с собою четвертый день!" Потом схватил меня за грудь, прихватив и бороду, разорвал на мне шнуры. Видя такое сопротивление, я ударил его стволом пистолета по голове..."

Так описывал "происшествие" урядник еремин.

А вот как излагали дело чины покрупнее.

Саратовский губернатор генерал-майор Власов -
министру внутренних дел:

"Городничий города Петровска Саратовской губернии препроводил ко мне, под надзором квартального надзирателя, задержанного в г. Петровске по подозрению, одетого в женское платье неизвестного мужчину, ехавшего на почтовых из уральска в экипаже жены рядового Мигурского, которая препровождалась Уральского казачьего войска урядником Ереминым с девкою...

Задержание неизвестного и снятые допросы: с него, Мигурской, служанки, казака и ямщика - открыли следующее:

Не доезжая трех верст до г. Петровска, казак Еремин, сидя на козлах с ямщиком, услышал разговаривающих в закрытом тарантасе; хотя негромко, но ему казалось, слышит голос мужской; на это казак обратил внимание ямщика и когда сей последний подтвердил, что и ему послышался голос мужской, то казак отстегнул фартук тарантаса и увидел мужчину, сидевшего у ног Мигурской под ее платьем, - жтому мужчине приказал казак выйти и спросил: кто он таков? - но мужчина вместо ответа просил казака молчать, обещал дать ему денег до 6 т. рублей и даже более; как казак на это предложение не согласился, то мужчина ухватил было казака за бороду и воротник и намеревался, выскоча из повозки, бежать, но подъехавшие крестьяне помогли казаку усадить неизвестного в тарантас и проводили всех их до г. Петровска; здесь казак представил конвоеванных им арестантов городничему и изъявил вышеизложенное.

По разысканиям городничего обще с уездным стряпчим и снятым допросам; с неизвестного, Мигурской, служанки, казака и мящика - оказалось следующее:

1. Неизвестный мужчина есть Винцентий Мигурский, рядовой 1-го Оренбургского батальона, действительно эмиссар польских мятежников, тот самый, который поименован в циркулярных Вашего сиятельства предписаниях N 388 и N 470 от 9 и 21 декабря прошлого 1839 года.

2. Мигурский сознался, что 9 ноября прошлого 1839 года действительно оставил он в канцелярии войска Уральского письмо на имя полковника Кожевникова и, будучи терзаем стеснительным положением своим и жены, точно решался тогда броситься в реку и утопиться, но, идя к уралу, пожелал в последний раз видеть жену свою и для того возвратился на квартиру, что в самую эту минуту возродилась мысль бежать с женою, полагая, что его считать будут усопшим; зная, что неминуемо о нем последует розыск, он, скрытно пробравшись в чулан квартиры его, пробыл в нем следующие ночь и день; с наступлением же другой ночи вошел в комнату и уговорил жену свою к побегу с тем, чтобы она наперед испросила у начальства дозволения отправиться на родину; что по письмам жены его к г. Кожевникову, Оренбургскому военному губернатору и его сиятельству графу Бенкендорфу началась переписка и продолжалась более семи месяцев, и до получения 13 числа сего месяца разрешения он скрывался в комнатах своих так, что кроме жены его и служанки никем не был видим; что 14-го сего месяца рано поутру, по уложении всего имущества в тарантас, он, никем не замеченный, забрался под козлы и прикрылся фартуком; потом приведены были почтовые лошади, и он с женой, служанкою и конвоировавшим их казаком отправились в путь, доехали до г. Петровска, где и были задержаны. Мигурский присовокупил, что проехали они более шестисот верст в продолжении четырех суток; никто его не заметил потому, что тарантас всегда был закрыт; под городом же Петровском усмотрел он, что доска от козел начала ломаться; опасаясь вреда, он во время сильного дождя начал советоваться о починке козел с женой, в это время урядник услышал голос его, поднял фартук и открыл его в тарантасе.

3. Показание Мигурского подтвердили жена его и служанка.

Цель побега, по показанию Мигурского, была та, чтобы, отвезя жену свою в Галицию на родину, - самому отправиться в С. Петербург, явиться к Его императорскому величеству и открыть важную тайну, содержание коей он здесь никому не объявит.

При Мигурских найдено несколько писем на французском и польском диалектах, которые езе не рассмотрены.

Сверх того оказалось при них два заклеенных ящика, в которых, по показанию Мигурских, находились тела двух умерших в Уральске младенцев - детей их; по осмотре ящиков тела преданы земле по обряду римско-католической церкви.

По доставлении ко мне вчерашний день Мигурского, я призвал его в особую комнату, где ласковым обхождением хотел ободрить его и тем заставить открыть ту тайну, о которой он в допросе показал; видя же его намерение молчать, которое, впрочем, приписываю болезненному состоянию и всему с ним случившемуся, я призвал к убеждению его местного римско-католического священника и надеюсь, с помощью его, убедить Имгурского объясниться чистосердечно.

Как Мигурский болен, жена же его совершенно расслаблена, то я и принужден оставить их здесь до выздоровления. Они содержатся под строжайшим караулом, сам же Мигурский в железах.

О задержании Мигурского я уведомил господина Оренбургского военного губернатора.

О чем Вашему сиятельству честь имею донести с присовокуплением, что предполагаю отправить Мигурского, жену его и служанку к господину Оренбургскому военному губернатору, ежели до выздоровления их не получу предписания Вашего сиятельства о другом для них назначении".

Генерал-майор Власов.
21 июня 1840 г."

... Замысел оказался разрушенным.

План спасения потерпел крах.

.... Но пусть снова заговорит Винцентий Мигурский, пусть он сам воскресит обстоятельства своего бегства и своей поимки.

Все было и так, и не так, как излагал Еремин, которому во что бы то ни стало нужно было снять с себя подозрения в халатном отношении к исполнению прямых обязанностей.

По словам Мигурского, он скрывался в тарантасе под козлами: углубление оказалось достаточным для того, чтобы спрятаться. Впрочем, в пути можно было расположиться более удобно: лечь вдоль тарантаса, головой на подушку рядом с Альбиной. В дороге Винцентий питался сыром, колбасой, хлебом - иными словами, всухомятку. От этого и от жары его мучила жажда. Большого чайника, который служанка наполняла водою на стоянках, едва хватало. Альбина из тарантаса не выходила, чтобы туда не могли заглянуть: так ей было спокойнее и за мужа, и за успех предприятия.

Никто, пишет Мигурский, не мог предугадать то, что случилось перед Петровским.

А произошло вот что.

Колесо тарантаса наскочило на дорожный камень, доски козел резко сдвинулись и Мигурский оказался придавленным тяжестью двух человек, сидевших наверху.

От боли и неожиданности Винцентий закричал. "Кажется все человеческие страсти: злость, ненависть, возбуждение, чувство мести, бешенство, все это сразу мною овладело и страшный крик из души моей вырвался", - вспоминал он впоследствии то роковое мгновение.

С разбитой головой, весь в крови - таким предстал Мигурский перед услышавшим крик Ереминым. Альбина лежала без сознания. Магдуся рвала на себе волосы и заламывала руки. Винцентий стонал от боли и пытался зажать рукою раны. Урядник выражал свои чувства, не выбирая слов "поизысканнее". Он тревожился только о себе, а потому стал тише, когда Мигурский, чтобы остановить поток казачьего красноречия, проговорил: уряднику, мол, беспокоиться не о чем, еще нагряду за него получит. Еремин притих и, вероятно, стал обдумывать, как представить эту историю начальству. Нафантазировал он, как мы уже имели возможность убедиться, немало.

Отставной капитан Попов - городничий в Петровске - оказался человеком участливым. Узнав, в чем дело, он принял Мигурских "с непритворным сочувствием, выражал свои соболезнования, непрестанно кланялся" и, обращаясь к Винцентию, "просил не сердиться на него за то, что он прикажет заковать... в кандалы". Немало зевак с любопытством следило за ходом осмотра вещей. Когда обнаружились гробики с телами умерших детей, в толпе разнесся слух: схвачены трупоеды. Это вызвало шум и даже ярость. Попов, однако, сразу же поверил объяснениям задержанных и согласился гробы не вскрывать - отправить их, вместе с Мигурскими, в Саратов, где предстояло более доскональное разбирательство.

В Петровске супруги пробыли три дня - пока не пришел ответ на донесение, посланное городничим. На четвертый день их повезли в Саратов, где уже было приготовлено жилище. Мигурского немедленно доставили к Бартеневу, полицмейстеру; тот повез арестованного к губернатору.

Строки из воспоминаний:

"В большом зале меня очень приветливо принял плотный, высокий господин; это был сам губернатор генерал-майор Власов, который, как я узнал, прослужив лет десять в Варшаве, довольно бегло говорил на нашем языке. Затем он провел меня к себе в кабинет, усадил рядом и попросил рассказать все подробности. Подали нам чай и трубки, губернатор весь превратился в слух, а я, откашлявшись, начал рассказывать. Когда дело дошло до умерших детей, он прервал меня и сказал, что уже дал распоряжение похоронить их по католическому обряду, ждет только ксендза Снарского, который этим займется. Ксендз появился, и губернатор дал ему инструкции, учитывая при этом мои пожелания. Далее губернатор сказал, что обо всем случившемся донести в Петербург. Он просил, чтобы Альбина не присутствовала на похоронах детей, а мне на то разрешение дал. Успокаивая меня в моем несчастье, губернатор заверил, что в его лице мы с женой нашли не сурового судью, а понимающего и сочувствующего человека. Подумавши немного, он спросил, почему я скрывался семь месяцев, когда все были уверены в моей смерти, и не воспользовался этим для побега. Я ответил ему так, как было в действительности: мы с Альбиной так боялись разлуки, что могли бежать только вместе, а не порознь..."

Губернатор выразил сожаление по поводу того, что должен держать арестованного в кандалах, но тут же пообещал заменить их более легкими, а к тому же - не отправлять в тюрьму. Пойманный беглец дал слово, что не воспользуется этим для нового побега. На прощанье генерал попросил разрешения познакомиться с Альбиной.

На следующий день, в присутствии отца, тела младенцев переложили в один гроб. Карету с двумя парадно одетыми лакеями прислал местный помещик Бер. На похороны Мигурский ехал в ней вместе с полицмейстером. "... Волосы мои, не стриженные целый год, были так длинны, что спадали на плечи; лицо, семь месяцев не видевшее солнца и свежего воздуха, было настолько бледным, что когда женщины увидели меня входящим в костел и услышали звон кандалов, то почти все начали в голос рыдать. Признаюсь, что это обстоятельство отозвалось в моей душе. Сочувствие, столь очевидно выраженное, взволновало меня и воскресило надежду на лучшее будущее... На катафалке стоял гроб с моими детьми. Присутствующие часто, очень часто на меня оглядывались... Когда в этих взглядах я увидел не злобу, не ненависть или презрение, а, напротив, заметил сочувствие, скажу правду, что за все мои прежние мученья был вознагражден, ибо нашел людей, которые поняли смысл моих "преступлений".

За гробом шла огромная толпа. Урядника, который пытался мешать желающим участвовать в процессии, чуть не забросали камнями. Мигурский хотел идти вместе со всеми, пешком, но полицейский офицер, боясь новых эксцессов, попросил его не делать этого, а вернуться в карету. "После похорон ко мне подошло несколько мужчин и женщин; представившись, они просили взять их адреса, искреннейшим образом упрашивая, чтобы мы с женой ни о чем не беспокоились, так как все необходимое, в том числе для пропитания, будет нам доставлено. Поведением саратовцев я так был расстроган, что всем подряд пожимал руки и всех благодарил, не помня, кого именно и не зная, за что".

Вскоре после возвращения Винцентия с похорон, с визитом к Мигурским пожаловал губернатор. Перед Альбиной он рассыпался в извинениях за то, что вынужден поступать с супругами не так, как ему хотелось бы, а так, как повелевает долг службы. Затем между ними завязалась светская беседа, в которой оба они (так вспоминает мемуарист) "в равной мере проявили хорошее воспитание и высокое умственное развитие".

От момента губернаторского визита и до самого отъезда из Саратова дом, в котором поселили Мигурских, стал местом паломничества горожан. Они всячески старались развлечь супругов, делали им подарки, оказывали другие знаки внимания. "И разве можно было не растрогаться от того сочувствия, которое мы встретили у саратовцев?!"

Одной из наиболее частых посетительниц Мигурских стала госпожа Горохова. Винцентий называет ее милой и хорошо воспитанной женщиной. Она не предавалась, как многие другие, обычному светскому пустословию, а вполне серьезно уговаривала Мигурского бежать, обещая при этом всяческую помощь. При расставаньи Горохова упала на колени перед Альбиной и возволнованно просила ее благословения. "Кто знает, - говорила она, - может быть потомство оценит все страдания, перенесенные этой слабой женщиной, и признает ее святой".

В течение двух месяцев оставались Мигурские в Саратове. Окруженные сочувственным вниманием его жителей, они и сами стали надеяться на то, что царь простит их, освободит от наказания, позволит вернуться на родину.

Надежды были напрасными. Потом, в Оренбурге, Мигурский узнал, что донесение саратовского губернатора Николаю I читали в присутствии придворных. Статс-дамы прослезились, волнение охватило всех, сам же царь пришел в ярость. Он кричал о преступной мягкотелости, о телах детей, которых Мигурские "не пожелали" оставить в русской земле, о том, что власти на местах способны проглядеть все, и требовал наказания, наказания, наказания - в устрашение любого, кто впредь позволит или задумает себе такое.

На рассвете 6 августа Мигурские отправлялись в обратный путь. Их сопровождали два жандарма, но ехали они в отдельной повозке. Несмотря на очень ранний час, в окнах было много людей, знакомых и незнакомых - они посылали прощальные приветы отъезжающим. Под ноги лошадей летели цветы.

Рассказывая об этом, Винцентий впоследствии писал: "О, благодарю тебя, достославный город, воспоминание об этих днях не покинет меня никогда! Жители твои примирили нас с человечеством, ибо до того времени нам, недостаточно опытным, казалось, что вся Россия одинаково бехжалостна..."

Дорога снова веля их в Уральск.

А в Оренбурге, не теряя времени, начали новое следствие. Что произошло - это уже знали. Как произошло? Каким образом? Что повинен?

Из штаба корпуса - полковнику Кожевникову

Усматривая из показания урядника Еремина, что при отъезде его с Мигурскою из Уральска он видел в квартире ее двух поляков, покорнейше прошу Ваше высокоблагородие приказать, по указанию Еремина, удостовериться, кто именно были эти поляки и потом, рассадив их по разным местам, допросить их: не было ли им известно пребывание Мигурского, зачем они приходили к Мигурской и проч. Если же ничего подозрительного, по показаниям их, за ними не окажется, то, не заключая их под стражу, учредить за ними тайный полицейский надзор; в последующем же, с приложением показаний, не оставьте меня уведомить.

Начальник штаба генерал-майор Рокоссовский. 18 июня 1940 года.

Из военного министерства - командиру корпуса

Шеф жандармов доводил до высочайшего сведения сообщенные ему управляющим министерством внутренних дел обстоятельства, сопровождавшие задержание беглого рядового Оренбургского линейного N 1 батальона Винцентия Мигурского...

... Его величество высочайше повелеть соизволил: уряднику Еремину выдать в награду пятьсот рублей ассигнациями и вместе с тем произвести по распоряжению Вашего превосходительства строжайшее исследвоание, каким образом Мигурский, скрываясь столь долгое время в Уральске в квартире жены своей, не был открыт местною полицею, обратив при том внимание на двух рядовых из поляков, провожавших Мигурскую при выезде ее из уральска, и как при сем исследованияя необходимо присутствие Мигурских, то доставить их вместе со служанкою под надежным конвоем в уральск, а самого Мигурского сверх того скованным...

Военный министр генерал-адъютант граф Чернышев.
29 июня 1840 года.

В деле N 11604 сохранилось нечто вроде "плана действий", которым должно было руководствоваться следствие. В нем значилось:

"К открытию укрывательства рядового Мигурского необходимо нужно дополнить дело, произведенное по этому предмету, следующими обстоятельствами:

1-е. Отобрать подробные показания от рядового Мигурского, его жены и находящейся у них в услужании девки Закжевской относительно места, где укрывался Мигурский, без каковых показаний нельзя сделать заключения о лицах, надзору коих подвергнута была жена Мигурского.

2-е. Спросить частных приставов Кирилова и Буренина и квартальных надзирателей, находились ли они, по непременной своей обязанности, во время выпровождения Мигурской из города уральска и осматривали ли экипаж, в котором она следовала, если же нет, то по каким причинам.

3-е. Отобрать объяснения от полковниц Аничковой, Логиновой, войсковой старшины Темниковой, есаулши Сычуговой с матерью и сестрой в том, что не заметили ли они в квартире Мигурской укрывавшимся мужа ее.

4-е. Допросить урядника Еремина, каким образом открыт им Мигурский укрывающимся в экипаже жены своей.

5-е. Перевести имеющееся в деле с польского на российский диалект письмо от унтер-офицера Бетлейчика к жене Мигурского, спросить противу оного Бетлейчика, равно и о том, не известны ли ему были укрывательство Мигурского и выезд его с женою из Уральска.

6-е. Истребовать от полковника Аничкова сведения, о которых упоминается в рапорте войскового старшины Матвеева за N 45, а от командующего 22-й пехотной дивизиею следствие, произведенное о небезызвестной потере Мигурского, для присоединения к настоящему и должного по оному соображения".

Рапорт... другой... третий...

Что произошло - понятно.

А вот как?